истории

«Мы за всё хорошее и против всей х***и». Руководители «Театра 18+» — о культуре города, внутренней свободе и духе времени

Обозреватель «Тютины» Алла Лактионова побеседовала с основными действующими лицами ростовского «Театра 18+»: художественным руководителем Юрием Муравицким и главным режиссёром Германом Грековым — о городе, культуре в нём и реальной жизни частного театра в провинции.

«Театр 18+» начал сезон громкой премьерой — спектаклем «Волшебная страна» по книге Максима Белозора. Действие постановки проходит прямо на улицах Ростова, в локациях старого центра города. Спектакль получил грант от Фонда Михаила Прохорова, а его формат спровоцировал длительные обсуждения в социальных сетях.

Поздравляю с премьерой спектакля и наступлением нового театрального сезона. Какие у вас прогнозы на постановку для публики неподготовленной, тех, кто книги не читал? Готов ли спектакль для оторванного восприятия?

Юрий Муравицкий: Я книгу не читал и свидетелем событий тоже не был, но мне понравилось. О чем речь — понимаю, мне этого хватило, чтобы получить удовольствие от спектакля. Маршрут классный, выглядит всё здорово и вписывается в контекст города. Многие знакомые, которые с ростовской культурой не соприкасались, были впечатлены увиденным на предпоказе: не каждый город может похвастаться такими заповедными местами.

Когда такие места выхолащиваются (есть такая тенденция: мы всё хотим выровнять, покрасить, закрасить, плитка, штукатурка, стеклопакеты) — я считаю это признаком отсутствия вкуса у людей, принимающих решения. Им невдомёк, что, например, граффити — это тоже часть городской среды. В Берлине даже в историческом центре никто граффити не закрашивает, потому что это проявление жизни города. А в Москве есть поверхности, облюбованные граффитчиками, которые упорно закрашивают серой краской. Понятно, что так Москва скоро превратится в город плитки и серых стен. Мне это не близко, это лишает город колорита. В Ростове же всё это есть.

К тому же у нас есть программка, которая рассказывает о том, что это за спектакль, с кратким описанием действующих лиц. Зрители, услышав имя во время спектакля, смогут узнать, о ком идёт речь.

Помимо художественных целей, у спектакля была цель просветительская: контркультура Ростова — огромная часть его культуры в целом. Есть люди, не имеющие никакого представления о ней. Мы считаем, этот пробел нужно восполнить.

Герман Греков: Ростов — город с собственной мифологией. Я много путешествовал по России и знаю провинцию. В каждом городе — своя мифология: либо она есть, такая очень устойчивая, классная, либо её вообще нет. Этот проект работает  с мифологией города. Это очень важная вещь: если у города есть миф, у него есть бренд, визитная карточка, дух. Художественная среда и атмосфера уникальны в Ростове. При хорошем стечении обстоятельств спектакль вполне может стать визитной карточкой города.

Спектакль выиграл грант. Насколько вы зависите от грантов? Подобные вливания — вы на них рассчитываете или это приятный бонус? Насколько вы вообще финансово независимы?

Муравицкий: На гранты мы не рассчитываем, но надеемся. «Волшебная страна» вышла бы с грантом или без — но без поддержки Фонда Михаила Прохорова спектакль выглядел бы иначе. На проект потрачены значительные средства, и если бы не фонд, мы бы пытались «отбить» спектакль в ближайшие сроки — и, конечно, он был бы скромнее, мы бы многого себе не смогли позволить. При мне обсуждались два варианта того, как спектакль будет выглядеть и где происходить. Вариант без поддержки, скорее всего, свёлся бы к тому, что мы бы ограничились пространством макаронной фабрики, а не ходили по городу.

Сейчас нельзя сказать, что мы вышли на самоокупаемость: театр и самоокупаемость — вещи, сложно совместимые. Если динамика развития театра сохранится, думаю, в ближайшем будущем за счет аренды «Макаронки», событий и всей деятельности пространства, вполне вероятно, проект начнёт приносить доход. Сейчас мы зависим только от поддержки Жени Самойлова — не мецената, а, скорее, инициатора проекта. Именно он предложил Ольге Калашниковой сделать театр, и она затем пригласила меня.

Юрий Муравицкий и Герман Греков.

Развитие театра определяет арт-дирекция — я, Калашникова, Самойлов раньше, сейчас, после ухода Оли из театра, это ещё и Герман, Ксюша Протосевич, Валя Волженская. Все ключевые решения мы принимаем вместе. Женя читает практически все пьесы, которые мы хотим поставить в театре, и сам иногда предлагает какие-то вещи. Но он никогда не позволяет себе то, что полюбило наше государство — навязывать театру, что он должен делать.

Как распределяются обязанности в коллективе? Все должности это формальность, или есть какие-то конкретные обязанности?

Муравицкий: Всё определяется географически. Герман живёт в Ростове, я — в Москве и приезжаю сюда на все значимые события. Сейчас я делаю спектакль и приезжаю на репетиции. В данной ситуации я, скорее, куратор, что-то вроде куратора выставки. Изначально многие импульсы идут от меня: например, я предлагаю каких режиссеров пригласить. Мне проще в этом ориентироваться. Еще один плюс такого дистанционного кураторства – я нахожусь как бы снаружи процесса и могу видеть «со стороны», что происходит с театром.

Когда мы придумывали театр, встал вопрос: что это за театр и чем он занимается. Я написал концепцию — и вот мы развиваем её: я приезжаю, мониторю, как и в какую сторону всё движется. Это важно — когда есть человек, который находится снаружи процесса, трезвым взглядом оценивает и направляет.

Соответственно, необходим человек, который с художественной точки зрения контролирует ситуацию на месте: следит за выпусками спектаклей, ставит свои спектакли и наполняет пространство жизнью. За это отвечает Герман.

Греков: Мы все здесь работаем в команде. Коммуникация — вообще вещь тяжёлая: люди притираются не только по служебным, но и по личным качествам. За это время кого-то потеряли, но нынешняя команда существует в едином ключе. Коллектив маленький, могут возникать какие-то подводные течения — но при этом, как говорит наш президент, «все прозрачно». Я за прозрачность.

Театр — это Ватикан: прозрачности нет. Мне всегда хотелось, чтобы в театре было меньше вот этих непрозрачных отношений.

Я много об этом разговаривал и размышлял. Сейчас, во время смены парадигм, вертикальное мышление и вертикальные взаимоотношения устарели. Наиболее успешные проекты сейчас существуют горизонтально.

Муравицкий: Будущее за самоорганизацией.

Греков: Мы ловим режиссёров на взлёте: современных, мощных, молодых.

Муравицкий: Талгат Баталов, Серёжа Чехов, Егор Матвеев…

Греков: Донатас Грудович — известный инди-режиссёр. Все они с большим удовольствием приезжают к нам.

Муравицкий: Или уже взлетевший режиссёр — Сева Лисовский. Необходимо видеть ситуацию и приглашать не тех, кто взлетает на пустой шумихе, но при этом неинтересен по сути, а находить тех, вокруг кого, может быть, ещё нет хайпа сумасшедшего, но талантливых – людей, которые резонируют с энергией этого места. Я приглашаю сюда людей, совпадающих с нами по энергии, и с этим пока всё складывается. Мы находим людей, которые, попадая в эту среду, дают какую-то интересную реакцию.

А по поводу командной игры… Режиссёр — тоталитарная профессия, XX век научил нас, что режиссёр должен быть диктатором. Но когда ты навязываешь своё решение ситуации, ты лишаешь себя возможности открыть что-то ещё. Если при принятии решений мы учитываем мнение каждого, получаем объёмный взгляд и в построении театра, и при работе над спектаклем — когда ты не навязываешь, как надо делать, а просто собираешь всех и предлагаешь что-нибудь придумать.

На каких столпах стоит концепция тетра? Источники вдохновения?

Муравицкий: Источники вдохновения есть, но точно не хочется делать франшизу «давайте будем как эти» — это отстой. Так всё, конечно легче работает, и рисков меньше, но мы здесь для другого. Мы хотим создать нечто своё.

Нас вдохновлял опыт «Театра.doc», который существует и развивается в Москве, несмотря на давление. Периодически у нас получается выезжать за границу и смотреть, как там развивается театр. Например, в Эдинбурге эти площадки — под каждым кустом, потому что каждый год проходит фестиваль. Но они ведь как-то существуют и выживают в течении года. Есть «Коляда-театр» в Екатеринбурге.

Но делать мы хотим своё — потому что Ростов имеет свой колорит, идентичность, стиль. Такое есть не во всех городах.

В нашей стране за 70 лет красного режима многие города потеряли идентичность: у них нет запаха, цвета, вкуса — одинаковые города с одинаковой архитектурой. А в Ростов приезжать приятно.

Греков: Вообще, слово «современность» – очень интересное слово. Если спросить любой театр: «Вы современный театр?», они скажут: «Да». Много несовременных людей считают себя современными. Современность – на самом деле, болезненное явление, потому что это процесс обновления, это выход из зоны комфорта. Актёрское ремесло обновляется, и то, как артисты играли век назад, сейчас покажется наигранным. Техника меняется, но менять эту технику никто не хочет.

У вас есть свои актёрская и режиссёрская школы? Кто с вами работает?

Греков: С нами работают артисты ростовских театров — среди них хочу выделить молодых артистов екатеринбургской школы, классической и очень хорошей. А в этом году будем делать что-то типа студии.

Муравицкий: Мы работаем с режиссёрами, которые занимаются современным театром. Современная драматургия требует нового языка, её нельзя открывать старыми ключами. Актёры, которые к нам приходят из Драмы или ТЮЗа, надеюсь, понимают, что здесь другая территория, мы имеем дело с современностью.

Очень большое значение имеют коммуникации и сотрудничество с современными художниками. Например, спектакль «Волшебная страна», который делали [режиссёр Всеволод] Лисовский и [художник Сергей] Сапожников — это принципиально. Наш первый спектакль «Папа» про Ростов был сделан со Светой Песецкой из «Белки и Стрелки». Это была не декорация, а скорее инсталляция для спектакля: её ощущение Ростова, которое сходно с моим. Ростов — пёстрая палитра, здесь много всего, столкновение времени в архитектуре: совсем новое граничит со всем старым. У Светы Песецкой родился образ коммуналки как образ сосуществования разных людей.

  • Спектакль «Волшебная страна».
  • Спектакль «Волшебная страна».
  • Спектакль «Волшебная страна».
  • Спектакль «Волшебная страна».

Для Ростова это очень важная ситуация: традиционно здесь живут люди разных национальностей и разных взглядов на жизнь – от казаков до современных продвинутых художников. Папа Срапа принимал участие в нашем первом спектакле — известный человек в мире электронной музыки, но при этом, абсолютно ростовский человек, который впитал этот город как никто другой. Или Денис Третьяков: журналист и руководитель информагентства играет дарк-шансон с группой «Церковь детства». Вот она – уникальная концепция города, с которой мы работаем.

В какой-то момент обнаружилась тяга к трэш-эстетике, с которой отлично работает, например, Николай Коляда в своем театре. И мы с этим тоже работаем — но по-своему. Полное название мюзикла «Папа» — трэш-мюзикл. Талгат Баталов определяет жанр спектакля «Исповедь мазохиста» как трэш-шапито. Но в целом эстетику определяет дух города.

Мы не можем сказать: «Нам плевать, мы тут будем делать эстетский рафинированный театр!». Здесь другая энергия, я это ощущаю, и мы это учитываем.

Изначально первый сезон был посвящен Ростову: мы сделали документальный спектакль про Ростов, спектакли по пьесам известных ростовских драматургов (Маши Зелинской, Анны Данатовой, Сергея Медведева — он, к слову, порекомендовал нам прийти к Папе Срапе, Денису Третьякову, Максиму Ильинову и повлиял на художественное решение спектакля «Папа»). Второй сезон был посвящен современной российской драматургии: мы искали общероссийскую идентификацию, и далее — на общемировом уровне. А с прошлого сезона мы пытаемся двигаться в направлении так называемой трэш-эстетики. но сужать только к этому направлению было бы неправильно.

В прошлом сезоне у нас появились резиденты: дом танца «Кувырком». Мы очень рады — девчонки делают крутые вещи, сделали интересный проект в нашем пространстве.

Какой контент выбираете? Есть ли программа выхода спектаклей?

Греков: Репертуар формируется из графика режиссёров, которые сюда приезжают. Они предлагают что-то сами, зная театр, либо мы им предлагаем пьесу. Современная драматургия, в отличие от удручающего однообразия в политике, очень интересна и разнообразна: появляются новые имена, молодежь почувствовала кайф в написании интересных текстов, и это даёт надежды на новые открытия для самих нас. На год у нас есть план, что дальше будет — фиг его знает.

Есть ли тематики, которые вы продвигаете, и как распределяете их количество и соответствие?

Муравицкий: Нет, всё не так работает. Я понимаю, что это странно и непривычно для нашего отечественного сознания: с одной стороны, есть вектор движения, но с другой — полная тактическая свобода. Сочетание стратегии и тактической свободы позволяют нам не быть однообразными. Наш репертуар очень разный, режиссёры разные.

У нас есть план на сезон: мы планируем режиссёров, которых хотели бы пригласить и какие тексты хотели бы поставить. Часто тексты с режиссёром обсуждаются отдельно. Мы подвижнее, чем кажемся.

Когда я начинал работать как режиссёр, меня учили, что спектакль, прежде чем ставить, нужно придумать. Это один из методов. И вот ты придумываешь спектакль — и потом два месяца его делаешь. В государственных театрах все планируется: заранее расписать план на три года — кого приглашать и что ставить, заранее сделать костюмы, декорации, всё утвердить и ни в коем случае не менять. В эту ситуацию нас ставит госпланирование. А как же на жизнь реагировать?

Мы каждый день просыпаемся в новой стране. Я открываю ленту Фейсбука и понимаю, что живу уже в другой стране. И вот через два месяца ты видишь на сцене то, что для тебя и для зрителей уже сюрпризом не является. Ты сидишь и думаешь, что должен быть счастливым человеком — на сцене воплощается то, что было в твоей голове — но счастья в этом мало. Ты наткнулся на то, что придумал два месяца назад, и думаешь: «неплохо, но можно было сделать и что то поинтереснее».

Слава богу, мы можем позволить себе быть подвижными, можем собраться впятером и решить сделать вот это вместо вон того. Это счастье.

Греков: Есть замечательный театральный режиссёр, гуру современного театра, Клим. В своей лекции он сказал: что бы вы ни делали с репертуаром, пропорция будет такая — одна трагедия, две драмы, три комедии. В принципе, так оно и складывается. я анализировал.

Художник может выбирать разные методы самовыражения. Есть ли какие то границы дозволенного?

Греков: Как было написано перед входом на сцену одного драмтеатра: «Совесть художника — лучший контролёр».

А если котят захотят расчленять на сцене?

Муравицкий: Все мы вменяемые люди, это как в секс-индустрии — добровольно и не причиняя вред. Ни животным, ни людям. Мы понимаем, что есть законы, которые нельзя нарушать.

Греков: Врач тоже может быть садистом — но при этом он нарушает клятву Гиппократа и этику. Другое дело, что телесность входит в театр, он на этом построен.

  • "Fucking Amal", режиссёр Донатас Грудович.
  • «Исповедь мазохиста», режиссёр Талгат Баталов.
  • «Грязнуля», режиссёр Сергей Чехов.
  • «Невероятные приключения Юли и Наташи», режиссёры Герман Греков и Юрий Муравицкий

Муравицкий: Надо режиссеру раздеть человека на сцене — пусть раздевает, какие проблемы. Он же не заставляет их трахать кошечек на сцене. У нас есть спектакли с обнаженными телами, что тут такого?

Ничего — главное, предупредить зрителей перед началом. Ну, раз котят убивать не будете, значит, рамки есть.

Муравицкий: Ну это другое. Котята не давали на это согласия. Понимаете, когда актер дает согласие раздеться, я же его не бью и не заставляю.

Греков: Да, действуем в рамках гуманизма. Если возникают какие-то жестокие вещи, то это лишь рефлексия на поруганный гуманизм.

Муравицкий: Ни один спектакль, что бы там ни происходило, не несёт идею разрушения мира. Ну какие у нас есть рамки? По-моему, никаких. У нас есть рамки…

Греков: На картинах!

Муравицкий: Да! О нецензурной лексике и шокирующих сценах мы предупреждаем, и, как частная организация, считаем, что имеем право это делать.

Вы ориентируетесь на аудиторию — которая у нас сложная, многонациональная и по-южному консервативная — или знаете, что всё равно кто-нибудь да придёт? Есть ли задача формировать, воспитывать публику, прививать вкус?

Муравицкий: Есть. Мы хотим, чтобы к нам приходили очень разные люди. При этом мы понимаем, что все к нам не пойдут — кому-то нравится традиционный театр, кто-то пользуется упрощенной схемой представления о мире: есть добро и есть зло, и если все добрые люди убьют всех плохих, будет счастье на Земле. Людям, которым близка такая концепция, дорога в традиционный театр.

Мы в принципе понимаем, какую публику хотим здесь видеть. Был период, когда нам казалось что нужно привлечь больше молодой аудитории. Мы использовали методы…

Какие?

Греков: В прошлом сезоне мы придумали программу «Театр+», включающую зрительские читки, где мы по кастингу выбирали чтецов среди зрителей.

Всё это имело большой успех, читки выкладывали в интернет, был резонанс. Лекции о современном театре, искусстве, свободный вход, встречи, презентации — всё это вводит в эстетику современного театра. Мы формируем своего зрителя. Люди приходят на читку, слушают современную драматургию, обсуждают, задают вопросы, высказывают мысли.

Муравицкий: Кто-то вообще приходит на читку или на лекцию, узнаёт, что у нас тут театр, и идет на спектакль. Лекция Третьякова, лекция Юрия Арефьева, нашего звукорежиссёра, который офигенно разбирается в музыке и во многих вещах — у него на лекции был аншлаг. Для меня это предмет личной гордости.

Греков: Дима — художник по свету — известный в Ростове художник («СИТО Вмешательство») тоже делал три лекции по современному театру через призму художников. У нас будет «Стойка+»: очень интересная программа, Юра Арефьев за стойкой бара будет разливать пиво и обсуждать с гостями события текущего момента через призму различных философских школ.

  • Лекция Юрия Арефьева.
  • Фестиваль NoiseRoom.
  • Фестиваль «Часовые».

Перед вами стоит задача реакции на явления действительности? Или пусть драматурги высказываются?

Греков: Если событие требует мгновенной реакции, мы делаем. У нас была акция «Позорище» — когда церковь отбирала здание кукольного театра.

Муравицкий: Когда выходил «Сталин. Часовщик», Герман сделал читку своей пьесы «Великий сострадающий».

Греков: Да, про Гитлера и Сталина на том свете, по Тибетской книге мёртвых. Кирилл Серебренников — мы выступали с речью перед показом «Волшебной страны». Мгновенная реакция — это наша работа.

А рупором идей стараетесь быть, нести правильную, либеральную пропаганду — идущую вразрез с политикой государства, например?

Муравицкий: Нет, упаси Господь нас от пропаганды. Я вот слово «либеральный» по отношению к себе с осторожностью применяю. Либеральная идея для меня несовершенна — но я не буду сейчас касаться своих политических взглядов. Мы за свободу.

Часто чрезмерная свобода расходится со взглядами государства — ведь вся творческая интеллигенция, как правило, выступает против правительства. Вот как Серебренников для выражения своих идей использовал вверенную ему площадку.

Муравицкий: По конституции мы имеем на это право. На остальное мне плевать. Конституция — основной закон, по которому все должны жить. Я в силу своих возможностей буду требовать обеспечения государством моих конституционных прав. Я имею на это право, я гражданин этого государства. Требую, чтобы мне государство предоставляло те свободы, на которые я по закону имею право. А остальное меня не касается.

Вы будете это доказывать у себя на странице в Фейсбуке, или всё же используете площадку театра?

Муравицкий: В коллективе нашего театра далеко не все сторонники либеральных идей. Но, я думаю, что каждый ценит свободу. И свободу высказывания в том числе. Если кто-то называет это оппозицией…

Греков: Процитирую Сергея Шнурова: «Мы за все хорошее и против всей х***и» Мы делаем свободную площадку, где встречаемся с людьми и пытаемся поймать дух времени. По мне, жить и задавать вопросы, открывать в себе новое и обновляться — нормальный жизненный процесс, и если какая-то государственная схема дает сбой и препятствует этому — это проблема машины, а не наша. Это недолговечно. В человеческом организме клетки обновляются каждые семь лет, то есть через семь лет он другой. Когда мы возвращаемся в изжившие себя схемы…. серьёзно к этому относиться – плохо. Над этим можно только посмеяться.

Муравицкий: Мы живём в светском государстве, оно гарантирует определенный объём свобод, и я хочу, чтобы эти свободы мне предоставлялись. А там куда угодно можно меня записать.

Мы реагируем на современность, и если происходит несправедливость — мы тоже реагируем.

Если в государственном театре ставят спектакль, в котором тиран преподносится как человек, заботившийся о государстве и людях, его образ показывают со знаком плюс — как на это не реагировать? Мы не пошли бить стекла в театр, мы транслируем свою позицию в рамках закона. Моя позиция однозначна: тиран должен быть осуждён, он не должен быть героизирован. Если мы делаем тиранов героями — значит, мы движемся к тирании. А я туда не хочу, мне там делать нечего.

Я понимаю, о чём вы спрашиваете. Вы спрашиваете о спекуляции. Спекуляция — конечно, вещь нехорошая, спекулировать ничем нельзя: ни религией, ни победой, ни памятью о них. Подобное я считаю недопустимым — так же, как и спекуляции на протестах. Когда человек начинает работать на себя в этой истории, он перестаёт вызывать у меня уважение.

Есть ли ощущение наказуемости выражения своей позиции? Ведь проблемы могут возникнуть даже от поста в соцсетях. Были ли у вас какие-то проблемы с религиозными организациями, угрозы, обвинения?

Муравицкий: Бог миловал.

Греков: На моей памяти были частного характера возмущения — просто из-за того, что люди не поняли, куда попали.

Муравицкий: Здесь ещё вот что. В Москве все театры государственные, и «Гоголь-центр» в том числе получает госдотации. К сожалению, театр не может существовать без господдержки — или может, но, как мы, лишён возможности масштабных постановок. В развитых странах театры на деньги государства критикуют государство — и это одна из функций театра наряду с обличением пороков общества.

Греков: Даже в советское время были остросоциальные пьесы, блин!

Муравицкий: Наш театр не государственный, мы не существуем на деньги налогоплательщиков. Если вам не нравится то, что вы здесь слышите — не приходите.

А если вдруг на вашу пьесу забредет человек современный, но при этом верующий? Увидит, что в вашей пьесе сомневаются в Христе, пойдет жаловаться в администрацию…

Греков: Ну, жаловаться на то, что вымышленный герой на сцене сомневается в чем-либо, это, по крайней мере, глупо.

Муравицкий: Мы существуем в рамках закона. Не призываем к свержению строя, никому ничего не навязываем. Мы тут высказываемся о происходящем, выдаём тезис — нам кажется вот так, и мы дискутируем. Наверное, благодаря этому неприятности нас минуют.

Могу предположить, что некоторые наши спектакли можно назвать провокационными, но можно и дерево назвать слоном, суть не изменится.

Делать провокацию ради провокации мы себе не позволяем, но и свободу художника тоже не ограничиваем. Всё в рамках правового поля и здоровых норм.

Я очень люблю этот пример: когда мы делали спектакль «Папа», там были высказывания разные на тему казачества. Кто-то говорил, что вообще непонятно, кто такие казаки и зачем они нужны. Кто-то, наоборот, утверждал, что казаки — очень хорошие люди. Когда пришел Максим Ильинов, который участвовал в нашем спектакле и позиция которого всем понятна и ясна из его Фейсбука, например, у меня были опасения, что он скажет: «Я не буду принимать участие в спектакле, потому что здесь про казаков говорят не очень хорошо». Максим посмотрел спектакль и сказал — всё круто, ему всё нравится. Понятно, что у меня одни политические взгляды, у него другие – и что нам теперь, перегрызть друг друга?

Ну его реакция скорее исключение.

Муравицкий: Ну, значит, у нас всё на везении и исключениях строится. Мы люди здравые и делаем вещи, за которые готовы отвечать.

город

Гершман, Лебедев (не тот 🤷‍), Гайдук и локальный бизнес — о пешеходном переходе на Соборном

город

Личный опыт: как я пользовался «Ситимобилом» в Ростове

истории

«Ростов — помесь Одессы и небольшой европейской столицы». Алексей Матвеенко («Город-Парк») — о том, как продвигается бренд города